Крысолов

Крысолов

АПОЛЛИНАРИЙ КОЛДУНОВ

«КРЫСОЛОВ»







...Она - член ЦК. Ее кредо - разоблачение провокаторов. Вокруг нее - кумиры и злые гении ХХ-го столетия: Цветаева и Ленька Пантелеев,Модильяни и Савинков, Гапон, Азеф... Ее жизнь полна яростной любви и яростной ненависти. Она знает: любовь и смерть - всегда рядом! Она - "крысолов"! И Вы еще ее узнаете!...

САУНДТРЕКИ

Саундтрек к книге "Крысолов" - группа "Лисы Аляски"
http://music.lib.ru/l/lisyaljaski/alb1.shtml#woin

Саундтрек к книге "Крысолов" - группа "Махов И Баста
http://music.lib.ru/m/mahowibasta/alb1.shtml#gorlo_bredit_britwo




























ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

“ИМЯ ИМ - ЛЕГИОН”


И из дыма вышла саранча на землю
и дана была ей власть,
которую имеют земные скорпионы.

Апокалипсис, 9:3 - 6







5 февраля 1905 года
“Московские ведомости”

“4 февраля 1905 года в Москве, в то время, когда Великий Князь Сергей Александрович проезжал в карете из Никольского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, в расстоянии 65 шагов от Никольских ворот, неизвестный злоумышленник бросил в карету его высочества бомбу. Взрывом, происшедшим от разорвавшейся бомбы, великий князь был убит на месте, а сидевшему на козлах кучеру Андрею Рудинкину были причинены многочисленные тяжкие телесные повреждения. Тело великого князя оказалось обезображенным, причем голова, шея, верхняя часть груди, с левым плечом и рукой, были оторваны и совершенно разрушены, левая нога переломлена, с раздроблением бедра, от которого отделилась нижняя его часть, голень и стопа. Силой произведенного злоумышленником взрыва кузов кареты, в которой следовал великий князь, был расщеплен на мелкие куски, и, кроме того, были выбиты стекла наружных рам ближайшей к Никольским воротам части здания судебных медиков установлений и расположенного против этого здания арсенала”.

Неизвестным, взорвавшим Великого Князя Сергея Александровича, оказался Иван Платонович Каляев. Его выдал неизвестный агент охранки. 5 апреля 1905 года особое присутствие Сената вынесло Каляеву смертный приговор. 9 мая Каляев был повешен в равелине Шлиссельбурга.

В феврале 1905 года директор Департамента полиции Лопухин разослал срочный циркуляр:
“Департамент имеет честь просить надлежащие власти принять меры к розыску священника церкви Святого Михаила Черниговского при Санкт-Петербургской пересыльной тюрьме Георгия Апполоновича Гапона и в случае обнаружения названного лица подвергнуть его обыску, арестовать и препроводить в распоряжение начальника С.-Петербургского жандармского управления.
Приметы Г.А.Гапона - роста среднего, смуглый, тип цыганский, волосы остриг, бороду сбрил, жиденькие черные усики, нос с горбинкой, слегка искривлен, бегающие глаза, на левой руке ниже последнего сустава с наружной стороны указательного пальца свежая пулевая рана, говорит с малороссийским акцентом”.

В течение марта 1905 года в Петербурге и Москве арестована боевая группа партии социал-революционеров, возглавляемая Борисом Савинковым - Шиллеров, Моисеенко, Шнееров, Новомейский, Сура Эфрусси, Фейга Кац и другие. Кроме того, при аресте был убит один из участников убийства Плеве - Швейцер.

Таким образом, с одной из мощнейших революционных террористических организаций было покончено.

Стало очевидно, что в среде подпольщиков-революционеров находится предатель. Выявление провокатора было поручено Владиславе Петровой, одной из лучших учениц известного революционера Владимира Львовича Бурцева.




февраль 1905 года, Петербург

В столице было холодно. Даже в номере гостиницы Влада зябла, хотя натоплено было довольно жарко. Но очень уж остро она ощущала переход от умеренной температуры континентальной Европы к холодам родной России. Тем более - на этих негостеприимных берегах Невы.
Влада всегда больше любила Москву. Там ее родина, там все ближе и роднее. А Петербург ее пугал своей тяжеловесностью, серостью и сыростью. Она была уверена, что с этим городом у нее никогда не получится любовного романа.
Тем более не хотелось проводить задуманную операцию именно здесь, в этом городе. Но что можно было поделать, если одному из русских царей, который сам себя произвел в императоры, а потомки дали громкий титул Великого, пришла в голову идея основать здесь новую столицу империи.
К этой операции Влада готовилась почти полгода. Она задействовала все свои возможности и знакомства в придворной среде, чтобы найти подходящую кандидатуру. И вот однажды, на одном из балов, ей посоветовали познакомиться с одним молодым, подающим большие надежды полковником Третьего отделения жандармерии. Так она познакомилась с Михаилом Ефимовичем Бакаем и пригласила его на раут в свой дом.
Для того вечера она особенно тщательно подбирала гостей. Не каждый представитель интеллигенции, коих все же в доме Влады было большинство, согласился бы сидеть за одним столом с сотрудником охранки. Об этой организации ходили самые разнообразные слухи.
Михаил Ефимович был покорен обаянием Влады и, не задумываясь, принял приглашение. Влада прекрасно понимала, что самой соблазнить Бакая ей не удастся, да об этом и речи не было. Для роли соблазнительницы специально была выбрана одна молоденькая певичка, белокурая Жизи. Да, вот такие бывают в жизни повороты, но молодой полковник еще об этом не знал. Правда, Влада к тому времени уже была прекрасно осведомлена о вкусах полковника в отношении женщин.
На вечере Влада познакомила его со своей подругой Жизи. Как и следовало ожидать, Бакай влюбился без памяти. Было только одно препятствие в этом прекрасно начавшемся романе. Бакай был женат, и не без выгоды для себя, так что жена являлась немалым залогом его успешного продвижения по служебной лестнице. Кроме того, у него подрастал очаровательный малыш. Разводиться и ломать карьеру из-за Жизи Бакай не собирался, но этого бы не допустила и сама Влада. Ее расчет был направлен совершенно на другое.
Жизи, следуя четким указаниям своей старшей и более опытной подруги, окрутила полковника. Такая жизнь требовала определенных расходов, а своих денег у Бакая было не так много. Красавица уломала кавалера взять у нее “взаймы”, до лучших времен. Когда они наступили, полковник был уже по уши влюблен и досконально изучен Владой.


Вот тут-то Влада и пригласила Бакая к себе домой для приватной беседы. Белокурая бестия к этому моменту уже сделала ноги. А Влада за чашечкой кофе ознакомила полковника с рядом потрясающих воображение (начальства и его жены) документов. Едва Влада начала говорить опытный сотрудник охранки Бакай уже знал, что сейчас ему покажет Влада - письма, векселя, несколько фото. Все это он сам неоднократно пускал в ход при вербовке агентов.
Вначале он подумал, что Влада резидент одной из иностранных разведок. В то время подобных субъектов было полно. Полковник даже приободрился. Ну, пойдет к начальству, ну объяснит про Жизи (у кого из генералов не было своей Жизи), и сообщит, что теперь его вербует иностранная разведка. Здесь еще можно было подумать о контригре.
Но, выслушав Владу и поняв, на кого ему предлагают работать, он понял всю гибельность своего положения.
Влада предложила ему работать на партию социал-демократов. Это было страшнее немецкого кайзера и турецкого паши вместе взятых. Здесь уже не объяснить, почему революционеры обратились с такой просьбой именно к нему и откуда у него брались деньги на пирушки со своей пассией.
Полковник попросил два дня на раздумье. Влада согласилась. В том, что Бакай будет сотрудничать, она не сомневалась. Слишком хорошо она изучила его за последнее время. Вскоре согласие было получено.
Сегодня она ждала Бакая на первую конспиративную встречу.









август 1905 года
Финляндия, Гельсингфорс
квартира студента Вальтера Стенбека

Влада пришла сюда вечером. Около дома она сразу заметила группку людей. “Охрана Гапона, - поняла Влада, - видимо из партии активного сопротивления”.
У подъезда ее остановили.
- Вы к кому?
- К другу! - ответила Влада и назвала пароль. Ее пропустили.

Гапон Георгий Александрович, родился в 1870 году в семье крестьян Полтавской губернии. Закончил Академию Священного Синода. В 1904 году основал общество “Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. СПБурга”, необыкновенно популярен в среде рабочих, особенно после того, как возглавил январскую стачку 1905 года в Петербурге.
8 января 1905 года написал письмо Николаю II, возглавил демонстрацию 9 января. Демонстрация была разогнана, а виновником беспорядком объявлен Гапон. 12 января 1905 года, переодевшись в цивильное платье, Гапон бежал из Петербурга.

Когда Влада вошла, Гапон спал. Она слегка потрясла его за плечо.
- Здравствуй, Георгий, - улыбнувшись, сказала она.
- Как ты думаешь, меня повесят? - неожиданно спросил Гапон.
Влада удивилась его словам.
- Вероятно.
- А может быть, в каторгу? А? - тон Гапона стал просящим, и Влада поняла, что этот человек уничтожен страхом.
- Не думаю, - уверенно произнесла она.
Тогда он робко спросил:
- А в Петербург можно мне ехать?
- Зачем тебе в Петербург? - удивленно спросила Влада.
- Рабочие ждут. Можно?
- Пути всего одна ночь.
- А не опасно?
- Может быть, и опасно.
Владе все более и более переставал нравиться этот разговор. Бакай на последней встрече сообщил ей, что министр внутренних дел Трепов и его помощник Гарин замыслили какую-то провокацию. В строжайшей тайне они поручили начальнику департамента полиции Рачковскому провести ее. Смысл этой операции Бакаю известен не был, но он пообещал выяснить. Единственное, что он мог сообщить более-менее точно, что здесь может быть задействован Гапон. Влада поехала в Гельсингфорс. И что она слышит? Гапон собрался в столицу. Влада пока не могла уяснить весь смысл задуманной охранкой комбинации, но поведение священника говорило о том, что он готов для вербовки жандармами.
- Вот и Поссе мне говорит, что опасно. Убеждает не ехать. Как ты думаешь, если вызвать рабочих сюда или в Выборг?
Влада задумалась и потому слегка вздрогнула, когда Гапон снова заговорил. Ответить ей было нечего. Она пыталась понять кто перед ней - просто запутавшийся и запуганный человек или готовый на все провокатор.
- Паспорт у тебя есть? - снова заговорил Гапон.
- Да, я захватила на всякий случай.
Она отдала Гапону фальшивый паспорт на имя Феликса Рыбницкого. Пряча паспорт, он повторил свой вопрос:
- Так ты думаешь, повесят?
- Обязательно, - окончательно обозлившись, сказала Влада. Она крыла себя последними словами, что приехала сюда.
Она стала прощаться. На столике у постели лежал заряженный браунинг. Гапон взял его и потряс им над головой.
- Живым не сдамся!
“Кажется, он сошел с ума”, - подумала Влада и, быстро встав, почти бегом покинула квартиру.
Через час она уже ехала поездов в Женеву. На своей первой же встрече Бакай сообщил ей имя провокатора. Ей надо было срочно посоветоваться с Савинковым. Лучшей кандидатуры она не находила.


август 1905 года, Женева

Влада нашла Савинкова в одном из женевских кафе. Коротко рассказав ему о полученных сведениях, без упоминания источника, она спросила:
- Что ты думаешь об этом?
- Что я думаю? - переспросил Савинков. - Ничего.
- А Татаров? - наконец спросила Влада о возможном предателе.
- Я знаю Татарова давно, - возбужденно заговорил Борис, - и не могу допустить мысли, чтобы он стал провокатором.
- Но, Борис, ты же не станешь утверждать, что последние провалы - случайность? Через два дня собирается центральный комитет, давай там это обсудим? - предложила Влада.
Борису нечего было возразить.

Савинков Борис Викторович (1879-1925) - один из лидеров партии эсеров, писатель (литературный псевдоним - В.Ропшин). В конце 90-х годов принимал участие в студенческом движении Петербурга. С 1901 года примыкал к социал-демократам. В 1903 году вступил в партию эсеров и вошел в ее “боевую организацию”. Организатор террористических актов - убийства Плеве, Великого Князя Сергея Александровича, покушений на Дубасова и Дурново. Во Временном правительстве - товарищ военного министра. В 1924 году арестован при переходе советской границы и осужден на 10 лет тюремного заключения. Покончил жизнь самоубийством.


На совещание центрального комитета собрались Савинков, Минор, Чернов, Тютчев, Гоц и несколько других товарищей.
Влада снова коротко доложила о первых результатах своей работы по разоблачению провокаторов.
Первым высказаться решил Гоц.
- Я много думал. Положение очень серьезное. Мы, мне кажется, должны стоять на единственно революционной точке зрения: для нас не может быть ни имен, ни авторитетов. В опасности партия, поэтому будем исходить из крайнего положения - допустим, что каждый из нас находится в подозрении. Я начинаю с себя. Моя жизнь известна. Кто может что-нибудь возразить?
Он остановился, потом на жизни каждого из присутствующих и спросил:
- Может быть, кто-нибудь определенно подозревает кого-либо?
Встал Чернов.
- Я внимательно выслушал уважаемого мною Михаила Рафаиловича и позволю высказать свое предположение. Кем было инициировано данное обсуждение? Нашим молодым товарищем Владиславой. Что мы знаем о ней? Достаточно мало - а ведь она богата, происхождения дворянского, вращается в высшем свете. И, тем не менее, она с нами. Я не могу сказать, что не доверяю Владиславе, но откуда у нее сведения о Татарове?
Влада онемела от неожиданности. Да, она должна была признать, что в словах Чернова много правды. Но сама она даже не задумывалась, почему она пришла в революцию. Видимо, это были ее жизненные убеждения.
- Товарищи, - Влада встала, и от волнения у нее дрогнул голос. - Товарищи! - сказала она более уверенно. Все, что говорил товарищ Чернов справедливо. Я действительно из дворянской семьи, богата, получила неплохое образование. И, тем не менее, я с вами, я с революцией. Для меня в этом состоит смысл жизни.
Поручение, данное мне ЦК, я стараюсь выполнить по мере своих возможностей. Возможно, что мой источник ведет со мной двойную игру. Такой вариант тоже исключить нельзя. И в тоже время раскрыть его вам я не могу. Постарайтесь понять правильно.
Влада снова села. Дыхание у нее прервалось от волнения. Она напряженно ждала продолжения. Воцарилось молчание, которое первым прервал Гоц.
- Возьму на себя смелость сказать от имени ЦК. В вас, Владислава Сергеевна, никто не сомневается, равно как и ваших возможностях, о коих я наслышан от товарища Бурцева. Думается мне, это лучшая характеристика.
Все дружно стали поддерживать Гоца, в том числе и Чернов. Влада вздохнула с облегчением.
Тем временем Гоц продолжил:
- Я не хочу сказать ничего дурного, но не могу и скрыть своих подозрений. Татаров, по моим подсчетам, издержал на дела своего издательства “Революционная Россия” за шесть недель более 5000 рублей. Откуда у него эти деньги? Ни партийных, ни личных сумм у него нет, о пожертвовании он должен был бы сообщить центральному комитету. Я спрашивал его, откуда у него деньги, и он отвечал, что ему дал 15 тысяч известный общественный деятель Чарнолусский. Не скрою, я начинаю сомневаться в этом.
Все слушали Гоца со вниманием, никто не перебивал. Влада о Чарнолусском слышала ранее только мельком. Но проверить слова Татарова не было сложным.
Помолчав, Гоц заговорил снова:
- Итак, издательство это не обеспечено материально. По крайней мере, я не думаю, чтобы у Чарнолусского могли быть такие деньги или чтобы к нему поступило пожертвование в таких размерах на литературное дело, тем более что, это, дело начинает малоизвестный в литературных кругах Татаров. Но это не все: его издательство не обеспечено или, вернее, чересчур обеспечено с цензурной стороны. Татаров человек практичный и умный. Как понять его печатное заявление об участии моем, Чернова, Минора? Ведь такое заявление должно губить дело. Мне неясна его роль, и я бы предложил ее выяснить... Как ее выяснить? Я предлагаю это поручить тому, кто уже начал работать над этой проблемой.
Все посмотрели на Владу.
Влада молча кивнула головой в знак согласия.


сентябрь 1905 года
Женева

Влада отсутствовала две недели. За это время она встретилась с Чарнолусским и выяснила, что он не давал Татарову ни копейки.
Кроме этого, Влада решила последить за Татаровым. Вел он себя обычно, никаких подозрительных контактов у него не было. Правда, Влада выяснила один любопытный факт. Татаров дал ЦК неверный адрес в Женеве. В гостинице, на которую он указал, его не было. Татаров тем временем ничего не подозревал. Он возобновил свои отношения с Савинковым, часто расспрашивал его о боевой организации. Савинков, ссылаясь на профессиональную тайну, ничего Татарову не рассказывал, но об этих расспросах сообщил Владе.
Бывал Татаров у многих. Он расспрашивал всех и обо всем. Ему доверяли. ЦК и тем более Влада молчали о своих подозрениях. Это было необходимо, ибо была возможность ошибки. Хотя Влада все меньше в нее верила.





сентябрь 1905 года
Женева

Татаров собирался уехать в России и на прощание решил устроить обед товарищам. Там было много народу, в том числе Влада, Савинков и Чернов. Татаров был оживлен и весел. Вечер проходил в дружеской обстановке, много шутили, желали Татарову успехов в России.
Когда гости разошлись, Чернов подошел к Татарову.
- Когда вы хотите ехать?
- Сегодня вечером, - ответил Татаров.
- Сегодня вечером это невозможно, - сухим, не терпящим возражений тоном, ответил Чернов.
Татаров на секунду растерялся.
- Почему, Виктор Михайлович?
- У ЦК к вам дело, - все также сухо продолжал Чернов.
- Но я должен уехать. Какое дело? - в голосе Татарова явно слышались панические нотки. Он не понимал, в чем дело, и это его нервировало.
- Мы уполномочены просить вас остаться, - все также ничего не объясняя, сказал Чернов.
Татаров недоуменно оглянулся на Владу и Савинкова.
- Товарищи, я не понимаю, в чем дело? - спросил он.
Влада и Борис молчали.
- Ну, хорошо, я останусь. Но это странно... Почему вы раньше не предупредили меня?
- Завтра мы ждем вас у Осипа Минора.


квартира Осипа Минора
следующий день

Татаров был ужасно бледен и от волнения заикался. Он надеялся на лучшее, на то, что ЦК даст ему ответственное поручение в России. Однако его надежды не оправдались. Разговор с ним начала Влада.
- У нас к вам несколько вопросов, - начала она.
- Да, да, - как-то жалостливо и заискивающе проговорил Татаров. Он уже знал, чем примерно занимается в ЦК Влада, и от этого страх парализовал его. На это и рассчитывала Влада.
- Вы говорили, что остановились в Hotel des Voyagers. Под какой фамилией?
- Плевинский.
- В каком номере?
- Кажется, 28, - от волнения Татаров даже стал заикаться.
- Странно, я проверила - ни в 28, ни вообще в этом отеле Плевинского нет.
Татаров судорожно соображал. Что им известно?
- Я ошибся! - почти прокричал он. - Я живу в Hotel d`Angleterre.
- Под фамилией Плевинский?
Вопросы Влады, казалось, били Татарова, как молотом.
- Я не записался еще.
- Номер комнаты?
- Не помню.
Влада секунду помедлила.
- Вы понимаете, Юрий, я справлялась и в этой гостинице. Там вы тоже не проживаете.
И тут Татарова осенило. Ему показалось, что он нашел выход.
- А на каком праве вы это спрашиваете! - воскликнул он. - Какое вам до этого дело! Мы не дети! Я живу с женщиной. Скрывая адрес ее, я защищаю ее честь. Впрочем, - Татаров ехидно улыбнулся, - я могу назвать вам ее адрес.
- Не надо, Юрий. - Влада ожидала чего-то подобного, а поэтому осталась совершенно спокойна. - Я вам верю.
Подобная реакция показалась Татарову подозрительной. Леденящий страх снова вполз в его душу.
- Скажите, чем обеспечено ваше издание в отношении цензуры?
Такого резкого поворота Татаров не ожидал. Он молчал несколько секунд и, похоже, никак не мог понять смысла вопроса.
- Мне обещал покровительство один из людей, имеющих власть, - наконец заговорил Татаров.
Во рту у него пересохло. Он постоянно облизывал губы. Влада налила ему стакан воды.
- Почему вы так волнуетесь, Юра? - спокойно спросила она.
- Я?! - Татаров даже подскочил на месте. - Да потому, что вы задаете мне глупейшие вопросы!!
- Так кто именно вам обещал покровительство?
Татаров снова удивленно заморгал. Он никак не мог привыкнуть к манере Влады, задавать вопросы в рваном темпе, то, ускоряясь, то, замедляя, и совершенно меняя тему.
- Один князь, - Татарову все тяжелее удавалось справляться с охватывающим его волнением и страхом.
- Какой князь?
- Князь, - упрямо повторил Татаров.
- Назовите нам его, - попросила Влада.
- Зачем?! - у Татарова снова пробились визгливые нотки. Он никак не мог с собой справиться. От ужаса в глазах у него померкло. Он уже плохо различал сидевших, а Влада выросла в его глазах до каких-то заоблачных высот.
- И все-таки, я просила бы назвать его, - настойчиво проговорила Влада.
Она понимала: еще немного и Татаров сломается. Но это произошло крайне неожиданно.
Татаров вдруг рухнул перед ней на колени и закричал:
- Да, да! Вы можете меня убить! Я не боюсь смерти! Вы можете меня заставить убить! Но я даю честное слово: я не виновен!!!
А вот такого поворота событий не ожидала Влада. Она растерялась: если сейчас прекратить допрос - а члены ЦК, по большей части, потомственные интеллигенты, могли на это пойти - все рухнет. Татарову сейчас важно было одно - выбраться отсюда любой ценой.
Порыв Татарова прошел, он осунулся и сел на стул.
- Я устал, я прошу отпустить меня, мне плохо...
Все стали говорить одновременно, и Влада поняла, что сейчас она уже ничего не добьется, но решила предпринять последнюю попытку.
- Скажите, Юра, - как можно спокойней проговорила она, - это вы выдали боевую группу охранке?
Лицо Татарова стало меняться на глазах, он побледнел, глаза округлились от ужаса.
- Нет!!! - заорал он. - НЕТ!!! Я не хотел!!!! Это Азеф!!!!
В комнате наступила гробовая тишина.
- Мне кажется, надо прерваться и продолжить завтра, - прервал молчание Чернов. - Юрий сейчас не в себе, мы не можем продолжать, пока он в таком состоянии. Перенесем заседание на завтра. Идите, Юрий.
Влада сидела оглушенная. Азеф?! Правда ли это? В это не верилось абсолютно, но тем не менее... Она посмотрела на лица товарищей. И поняла: Татарову, в отношении Азефа, не поверил никто. Но всем было понятно - Татаров провокатор и предатель.

На следующий день заседания не получилось. Татаров сбежал. Савинков немедленно вызвался убить предателя.
Влада выслушала мнения членов ЦК, потом встала и сказала:
- Товарищи! Я думаю, окончательное решение в отношении Татарова вы примете без меня. Я отправляюсь сегодня в Россию. Единственная просьба: не рассказывайте о моем участии в этом деле Азефу.
Последнее замечание вызвало бурю эмоций. Все стали убеждать Владу, что доверять Татарову нельзя.
- И, тем не менее, это мое условие, - жестко сказала Влада.
Все подчинились.


В конце девятьсот пятого - начале девятьсот шестого года начался спад революционной активности. Одни с печалью, другие с радостью говорили, что гроза позади; восстания матросов в Кронштадте и Свеаборге казались последними раскатами грома. Больше не было митингов и баррикад.
Прекрасный зимний вечер. Небо усыпано звездами, хотя еще нет и семи часов. Влада медленно шла по Александровскому саду. Она не стала возвращаться в Петербург. Вместе с ней Михаил Бакай. Он приехал в Москву по делам, заехал к Владе. Она даже не стала интересоваться новостями. Захочет, сам расскажет.
- Вас что-то тяготит, Мишель?
- В последнее время, Влада, мне кажется, что я не просто сотрудничаю с вами. Чем больше я работаю на государство, тем более убеждаюсь, что оно прогнило, в нем нет былой духовности, как не вижу я этой духовности и во всей России...
- В государстве никогда не было духовности. Государство это аппарат принуждения (“Интересная мысль, - подумала про себя Влада, - надо будет кому-нибудь подарить). А в обществе сейчас происходит период отката, в истории он называется период реакции. Все самое мерзкое и пошлое выползает на свет. Это обычное явление, когда что-то лучшее не сумело привиться, прижиться, найти достойное место в этой жизни.
Бакай помолчал.
- Видимо, судьба существует, как понятие и как явление.
- Что вы хотите этим сказать? - удивленно спросила Влада.
- То, что вы меня завербовали, не было просто случайностью, это было предопределено...
- Случайностей, дорогой Мишель, вообще не бывает, - с улыбкой сказала Влада. - Но что вас так взволновало?
Бакай на секунду остановился.
- Ах, да. Я ведь хотел вам рассказать кое-что занимательное. Из жизни нашего родного государства.
Из рассказа Бакая Влада поняла, что правящие круги стали тяготиться либерализмом Витте и правительства, которое он возглавляет. Возникла идея: скомпрометировать, а затем постараться сместить Витте. Размышлявшие над этим планом решили связать Витте с Гапоном (последнего царь ненавидел).
Идею подкинул бывший начальник Департамента полиции Гарин, ставший помощником министра внутренних дел Трепова.
- Лучшего нельзя и придумать, - убеждал он своих единомышленников, - либерал Витте и запятнавший себя Гапон - чем не дуэт? Как только мы организуем их встречу и оповестим об этом, Витте не удержится в правительстве, Гапон потянет его дно...
Влада слушала Бакая все с большим интересом. За прошедшие после памятного августовского совещания ЦК дни она хоть и следила за происходящим в стране, но этих подробностей не знала. Большую часть времени она была занята другим делом.
Бакай продолжал о том, что Гарин, несомненно, хорошо знающий политический сыск, разработал такой сценарий: Гапон просит у Витте материальной помощи, которую тот, понятно, оказывает, и тогда можно будет организовать утечку информации из правительства, что пошатнет репутацию графа.
Трепов, продолжал рассказ Бакай, поддержал Гарина. Вызвав Рачковского, он приказал разыскать Гапона. Рачковский сразу же поручил заведующему заграничной сетью Департамента Гартингу переговорить со священнослужителем.
- И что, такая встреча произошла? - с удивлением воскликнула Влада.
- Да, - ответил Бакай. - Гартинг нашел Гапона в каком-то кабаке в Париже. Гапон ответил, что не боится возвращения в Россию, но не уверен, есть ли для него смысл лезть в петлю? Гартинг ответил, что ничего опасного нет.
- И что же Гапон? - еще не веря, но, уже практически зная ответ, спросила Влада.
- Гапон согласился, - коротко ответил Бакай.
Затем Бакай рассказал о самых последних событиях, произошедших в столице. Чиновник Манасевич-Мануйлов, прикомандированный к правительственной канцелярии и тесно связанный с полицией, явившись к Витте, попросил принять Гапона. Свою просьбу он пояснил так: “Громадное большинство рабочих находится под влиянием анархистов-революционеров, а Гапон, совершивший проступок, искренне раскаивается в содеянном и желает помочь правительству справиться со смутой”.
- И что же ответил Витте? - задала вопрос Влада.
- Витте ответил, что обескуражен возвращением “блудного сына”.
Влада усмехнулась: все это было очень интересно. Сейчас слушая Бакая, она анализировала ситуацию, чтобы принять правильное решение о своих дальнейших действиях.
- Манасевич рассказал Витте, что Гапон намерен приехать в Россию, но у него нет денег, - продолжал рассказ Бакай. - А также Манасевич попросил у Витте разрешения выдать Гапону денежное пособие. Я-то знаю, что это и был тот самый крючок, заготовленный полицией. Витте мог бы клюнуть на него, не предвидя подвоха со стороны сыска, так как Манасевичу доверяет. И если бы он распорядился выдать Гапону деньги, а уже была обговорена и сумма в 500 рублей, то Гапона довезли бы только до Вержболово, а там бы бросили. Однако Витте, похоже, что-то почуял. Он сказал, что больше не хочет слышать о Гапоне никогда в жизни.
“Итак, - размышляла Влада, - охранка решила завербовать Гапона. Странный ход. В нынешнем состоянии Гапон больше уже никому не интересен. Мало того, он вполне может сам разболтать о своем сотрудничестве с охранкой. Или хуже того - начать геройствовать. С охранкой такие шутки не проходят...”
- Извините, Мишель, - заговорила Влада. - Ничего, если я закурю? Как вы думаете, у Рачковского может получиться завербовать Гапона?
- Вы шутите, Влада! - ответил Бакай. - Считайте, что он его уже завербовал.
Бакай помог Владе прикурить.
- Мишель, номер с Гапоном у Рачковского не пройдет. Поверьте мне на слово. И Витте никогда в жизни не захочет иметь с ним дело. Гапон - сумасшедший. Если он не будет связываться с жандармами, а тихо мирно будет сидеть в Париже, то останется жить. Малейшее его движение в сторону Третьего отделения - и он затянет веревку на своей шее. Так что в данной ситуации, нам лучше оставаться сторонними наблюдателями. Вы меня поняли, Мишель?
- Безусловно, - улыбнувшись, ответил Бакай.


Вскоре Влада узнала, что Гапон вернулся в Петербург. Из сообщений Бакая она знала, что несколько раз он встречался с Рачковским. Последний умело забросил приманку. Сначала он говорил о политике: о том, что правительство сожалеет о событиях Кровавого воскресенья, что вышло печальное недоразумение, которое не должно повториться; что Гапона понимают и ценят; что рабочее движение необходимо направить в русло мирного развития и вырвать из-под влияния революционеров, которые сами относятся к Гапону пренебрежительно.
Встречи Гапона и Рачковского происходили в отдельных кабинетах петербургских ресторанов. Ужины были дорогие: изысканные закуски, редкие вина. Казенных денег Рачковский не жалел, а Гапон пьянел быстро.
- Вот я стар, - говорил Рачковский, - никуда не гожусь, а заменить меня некем. России нужны такие люди, как вы. Возьмите мое место...
Рачковский говорил, что освещать положение дел в революционных организациях - задача честного человека.
- Они губят Россию и все наши устои, - обвинял он и социал-революционеров, и социал-демократов. Но больше обвинял террористическую деятельность Боевой организации, которая замешена на крови.
Гапон соглашался с Рачковским и обещал наладить связи с Рутенбергом, который близко стоял к Боевой организации.
После удачного ужина, когда Рачковскому показалась, что игра стала серьезной и разговоры доверительными, полицейский поспешил к министру внутренних дел Дурново. Тот привлек к обсуждению Герасимова, начальника Петербургской охранки. Присутствовал при этом разговоре и полковник Бакай.
- Лично я полагаю, что Гапон сможет завербовать Рутенберга, - убежденно говорил Рачковский, - и тогда мы получим новые перспективы в нашей работе...
- А я вот не разделяю ваших оптимизмов, - возразил Герасимов Рачковскому. - Полгода назад Рутенберг был нами арестован и произвел на меня во время допросов впечатление стойкого революционера. Кроме того, мы располагаем данными, что он в личной жизни выдержан - не пьет, не увлекается женщинами, и потому, господа, я сомневаюсь, что мы можем соблазнить его на измену.
Как высшее начальство в разговор вмешался Дурново
- Организуйте свидание Гапона с господином Герасимовым, - сказал он Рачковскому. - пусть лично перепроверит свои доводы.
Без большой радости, уступая нажиму министра, Рачковский согласился, и сделал это очень неохотно, видя, что тот протежирует Герасимову, а ведь отличиться ему хотелось самому.
Свидание состоялось в кафе “Париж”. Герасимов докладывал Дурново: Гапон произвел на него впечатление человека легкомысленного и болтливого.
- Он действительно готов выдать все, что знает, - поделился своими впечатлениями начальник охранного отделения, - но из его ответов видно, что активных связей с террористами он не имеет и больше надеется только на Рутенберга, который, мол, ему предан и пойдет за ним, куда угодно.
- Следовательно, вы не видите перспектив нашей разработки? - спросил Дурново.
- Нет, не вижу, - ответил Герасимов.
- А вот Рачковский придерживается иного мнения. И я с ним согласен. Вам необходимо продолжить переговоры с Гапоном - мы можем из них все же что-то извлечь.

Когда Влада узнала, что Гапону поручено завербовать Рутенберга, она поняла: дни священника сочтены.

Но до этого произошло еще одно событие.

февраль 1906 года

Борис Савинков все время с августа 1905 года, когда он принял решение убить предателя Татарова, не оставлял попыток найти его.
Для этого он привлек Моисеенко, и по поручению Савинкова тот выехал в Гельсингфорс, чтобы разыскать провокатора.
Моисеенко не нашел Татарова в Финляндии. Он также наводил справки у его родных в Петербурге и Киеве. Нашел он Татарова случайно, уже не надеясь на успех. Оказалось, что Татаров тайно жил у своего отца в Варшаве.
Азеф практически ничего не знал о том августовском совещании ЦК, и Савинков не горел желанием посвящать его в подробности. Татаров обвинял Азефа. И хотя никто не поверил Татарову, червячок сомнения грыз душу Савинкова. При этом он не хотел подставлять под удар и Владу, о которой Азеф вообще ничего не знал.
Для приведения приговора в исполнение, как это называл Савинков, он выбрал двух людей, безгранично преданных ему - Моисеенко и Беневскую.
Савинков рассказал им во всех подробностях о роли Татарова в партии, о первых подозрениях, о проведенном расследовании. Оба слушали молча.
- Ты убежден, что он провокатор? - спросил Моисеенко.
- У меня в этом нет сомнений, - ответил Савинков.
- Значит, нужно его убить, - без тени сомнений сказал Моисеенко.
Савинков повернулся к молчавшей Беневской.
- А вы, что вы думаете?
Беневская растерянно ответила:
- Я?.. Я всегда в распоряжении боевой организации.
В ходе подготовки Савинков понял, что двоих человек недостаточно. Он решил привлечь еще троих - Калашникова, Двойникова и Назарова. Все трое жили в Финляндии, в резерве.
На совещании, когда собрались все вместе, Савинков рассказал свой план:
- Моисеенко и Беневская должны будут нанять уединенную квартиру в Варшаве. К ним вечером должны прийти Калашников, Двойников и Назаров, вооруженные браунингами и финскими ножами. Я приду к Татарову домой и приглашу его на свидание в эту квартиру.
Беневская вздрогнула.
- А не слишком ли много оружия? - спросила она. - Ведь не на дикого зверя мы охотимся...
Савинков помолчал, а потом веско заметил:
- Много оружия не бывает. Татаров опасен. И потом: вы и Моисеенко участия в убийстве принимать не будете. Как только придут Калашников, Двойников и Назаров, вы тут же уходите из квартиры и уезжаете из Варшавы вечерним поездом.
Вопросов не последовало.

февраль 1906 года, Варшава

Савинков приехал к 12 часам на главный почтамт. Там он должен был встретиться с Моисеенко.
Моисеенко он заметил сразу: тот непринужденно стоял у окошка телеграмм и что-то писал в бланке. Увидев Бориса, он сделал вид, что так и не надумал, что писать, и неторопливо вышел из здания. Борис внимательно осмотрелся, убедился, что филеров нет, для вида взял несколько газет и тоже вышел. На улице он сказал Моисеенко:
- В семь в ресторане Бокэ.
Моисеенко глазами показал, что понял и неторопливо зашагал по улице. Борис пошел в противоположную сторону, не забывая проверяться, не увязался ли хвост. Но все было чисто.
Вечером в ресторане он занял угловой столик, заказал рюмку коньяка и стал дожидаться Моисеенко и Беневскую.
Вскоре появились и те. Беневская была задумчива. Они присели за столик Савинкова.
- Квартиру сняли, - заговорил Моисеенко. Он всегда был неразговорчив и поэтому говорил кратко и отрывисто. - На имя супругов Крамер на улице Шопена.
Разговор за столом не клеился. Наконец, Беневская спросила:
- Значит, завтра?
- Да, завтра, - ответил Савинков.
Разговор снова прервался. После долгого молчания Моисеенко спросил Савинкова:
- Ты вернешься в Москву?
- Да, в Москву.
Разговаривать больше было не о чем, и Савинков встал, попрощался и вышел. Он направился в Уяздовские аллеи. Там он должен был встретиться с остальными тремя членами покушения.

На утро Савинков уже звонил в квартиру Татарова. Дверь открыла мать Татарова, седая сухонькая старушка. Савинков поздоровался и спросил:
- Дома ли Юрий Николаевич?
- Дома, зайдите сюда, - старушка пропустила Савинкова в квартиру.
Савинков прошел в невысокую, длинную, уставленную цветами залу. Минут через пять на пороге появилась плотная, высокая фигура Татарова. Увидев Савинкова, он в нерешительности остановился на пороге.
- Чем могу вам служить?
- Здравствуй, Юрий, - сказал Борис. - Я проездом в Варшаве. Здесь все члены следственной комиссии ЦК. Мы хотели бы дать тебе возможность оправдаться.
На щеках Татарова выступили красные пятна, руки задрожали. Татаров, похоже, догадался, зачем приехал Савинков.
- Мне нечего говорить, - во рту вдруг пересохло, и Татаров проговорил это почти шепотом.
- Ты знаешь, Юрий, есть новые факты, - Савинков был совершенно спокоен, как будто приглашал Татарова не на его собственную казнь, а на увеселительную прогулку с дамами. - Есть мнение, что провокатор на самом деле не ты, а другой.
- Кто? - резко спросил Татаров.
Савинков понял, что сболтнул лишнего. Назвать сразу он никого не мог. Не приходило в голову.
- Вообще, - замявшись, сказал Савинков, - Влада, кажется, что-то напутала, вернее, напутал ее информатор...
Татаров сделал вид, что поверил. Он находился на последней стадии, еще немного и он сорвался бы.
- Так ты придешь? - спросил Савинков.
- А кто там будет?
- Все наши - Чернов, Тютчев, я. Ну, как?
Татаров напрягся.
- А ведь вы уверены, что я провокатор. Как же вы не испугались прийти ко мне?
Савинков не ожидал такого вопроса. Он онемел.
“Надо что-то придумать, - пронеслось в его голове, - иначе все пропало”
- Ну, - начал Борис, - для меня этот вопрос еще не до конца прояснен.
И Савинков замолчал. Татаров тоже молчал. Он неотрывно смотрел в глаза Савинкову. Но Борис сумел выдержать этот взгляд и даже смог криво улыбнуться.
- Хорошо, я приду, - проговорил Татаров и протянул руку Савинкову. Тот, совершенно не смутившись, пожал руку, назвал адрес и быстро удалился.



20.00

Назаров занял позицию в дворницкой. Дворник оказался мужик разговорчивый, тем более что Назаров принес с собой бутылку вина. Пил в основном дворник, а Назаров смотрел в окно. Около девяти вечера он заметил Татарова, который быстро прошел к подъезду.
Назаров посидел еще с минуту: рассчитав, что Татаров уже поднялся наверх, вышел из дворницкой и пошел в подъезд.
Однако Татаров не стал подниматься. Он затаился под лестницей и, увидев прошедшего наверх Назарова, мгновенно все понял. Он выскочил из подъезда и побежал домой.
Савинков первым понял, что Татаров их переиграл.
- Оставлять его живым, нельзя ни при каких обстоятельствах, - спокойно сказал Савинков.
Сейчас он один сохранял хладнокровие, в то время как остальные были взвинчены, и едва не бросались на стену от злости и бессилия.
- Что ты предлагаешь, Борис? - неожиданное перейдя на “ты”, спросил Федор Назаров. В руках он нервно сжимал револьвер.
- Надо его убить, вот и все.
- Но как? - воскликнул Федор.
- Просто пойти сейчас к нему и застрелить, - сказал Савинков так равнодушно, словно предлагал Назарову пойти в бакалейную лавку купить припасов.
Назаров секунду смотрел на Савинкова, потом решительно поднялся и сказал:
- Ты прав. Ты как всегда прав, Борис. Я так и сделаю.


ночь, Варшава
квартира Татарова

Назаров вошел в парадное. Сейчас он ничего не видел перед собой и действовал машинально. По дороге к дому Татарова он все продумал. Войдет в квартиру, попросит позвать Юрия и, когда тот появится в поле его зрения, сразу застрелит. Нет! Сначала он объявит ему, что приводит приговор в исполнение. Да! Только так.
Все было очень просто, и Федор не предвидел никаких осложнений. Он опасался только одного: чтобы Татаров не уехал раньше, чем он придет к нему.
В парадном Назаров, не осматриваясь по сторонам, прошел к лестнице. Он знал, что ему нужно на второй этаж, в квартиру пять.
Федор был так взвинчен, что окрик “Стой! Куда?”, раздавшийся сбоку, подбросил его. Он резко развернулся, и увидел швейцара.
- Куда идешь? - повторил швейцар.
У Федора пересохло во рту. Он не мог сообразить, как лучше ответить.
- В шестую, - губы пересохли, сердце стучало, как молот, отдаваясь в висках тяжелыми ударами.
- К протоиерею Гусеву? - снова спросил швейцар.
Назаров только кивнул головой. Ему казалось: еще один вопрос, и он застрелит этого приставучевого швейцара.
Но швейцар больше ничего спрашивать не стал, и Федор смог пройти. Как сомнамбула, он поднялся по лестнице и подошел к квартире номер пять.
Руки затряслись, выступил холодный пот. Минуты две Федор собирался с духом, чтобы позвонить в дверь.
Дверь открыли сразу, как будто ждали.
- Уже приехали? - спросила старушка, открывшая дверь.
- Да... - в растерянности проговорил Федор. - То есть, не совсем. Юрий дома?
- Дома, - ответила старушка, которая, видимо, ожидала кого-то другого, но еще до конца не понимала, тот ли, кто ей нужен, сейчас на пороге.
- Кто там, мама? - раздался громкий голос из квартиры.
Услышав этот голос, с Федора слетело секундное оцепенение. Он оттолкнул старушку и вбежал в квартиру. Татаров, увидев Назарова, потянулся рукой за спину. Федор моментально понял, что у Татарова пистолет, и, не говоря ни слова, начал в него стрелять, но в этот момент на его руке повисла мать Татарова, и выстрелы оказались неточными. Татаров, воспользовавшись этой заминкой Назарова, выхватил браунинг и тоже стал стрелять. Но тут уже Назаров сумел скинуть визжащую старуху с руки и отпрянул в сторону за дверь. Федор увидел, как перед его лицом в щепки стал разлетаться деревянный косяк. Краем глаза он заметил, что мать Татарова снова пытается вцепиться ему в руку, и уже плохо соображая, выстрелил в нее. От выстрела старуха отлетела к стене, и стала медленно оседать. Назаров не сразу заметил, что попал он точно в лоб.
В это время Татаров также увидел оседающую мать и с диким криком кинулся к ней. Назаров воспользовался этим и разрядил в него обойму до конца.
В доме наступила гробовая тишина.
Назаров тяжело дышал, во рту было кисло от порохового дыма.
Обведя диким взглядом квартиру, он попятился, уперся в стену и, наконец, бросился вон. Выбежав в дверь, и слетев вниз ступеньки на три, он неожиданно почувствовал, как взлетает в воздух и отлетает назад. При падении он ударился спиной о стену и, не очень понимая, что же произошло, попытался встать. И тут резкая боль пронзила его в самом низу живота. Он посмотрел туда и увидел там огромную кровавую дыру. И вот тут на него нахлынула настоящая боль, и, не удержавшись, он страшно закричал.
Стоявший внизу лестницы швейцар в бессилии опустил ружье, заряженное жаканом. Это он, услышав выстрелы наверху, выбежал на улицу и начал дуть в свой свисток. Однако городовой не появлялся и швейцар, опасливо оглянувшись, кинулся обратно в свою каморку. Там он схватил ружье, зарядил его охотничьим жаканом и осторожно пошел наверх по лестнице. Все это время в квартире номер пять раздавались душераздирающие женские крики и выстрелы. Швейцар остановился на лестнице, не решаясь подниматься выше.
И тут выстрелы прекратились. Во всем доме наступила такая тишина, что уши заломило. Швейцар напрягся; и вдруг открылась дверь, и из квартиры пять выскочил недавний посетитель. От неожиданности швейцар подскочил на месте и, не раздумывая, сперепугу, выстрелил.
Парень отлетел к противоположной стене и через секунду страшно завопил. От страха у швейцара сердце почти прекратило биться, а в горле застрял какой-то комок. Швейцар застыл на лестнице и никак не мог сглотнуть, а только хватал открытым ртом воздух. Ранее ему никогда не доводилось стрелять в людей.
“Господи, как же больно...” - успел подумать Федор, глаза застилал кровавый туман. Он прикрыл их и понял, что плачет. Глаза у него были закрыты. Теперь уже навсегда.
Снова наступила тишина.
Боковым зрением швейцар увидел, что дверь в парадное открывается, и с облегчением подумал, что наконец-то прибежал городовой. Это действительно был он. Силы окончательно покинули швейцара, и он рухнул в обмороке на пол.

Расследовать обстоятельства данного дела было поручено полковнику Бакаю. Он-то и рассказал позднее Владе о происшедшем в Варшаве.

С Азефом Влада познакомилась в марте 1906 года в Гельсингфорсе. Там, в квартире Азефа, происходило чрезвычайное совещание членов ЦК партии эсеров. Совещание проходило по просьбе Павла Рутенберга.
Павла Влада знала довольно хорошо. Он был родом из местечковых евреев Малороссии, страшно ненавидел царизм, был убежденным фанатиком террора и, как позднее поняла Влада, убийцей. Но о последнем чуть позже.
Итак, в квартире Азефа Рутенберг рассказывал о своих переговорах с Гапоном. Павел рассказал, что Гапон состоит в сношениях с полицией, в частности - с начальником петербургского охранного отделения Герасимовым, и Рачковским. Гапон предложил Рутенбергу поступить на службу в полицию и совместно с ним, Гапоном, указать боевую организацию, за что, по его словам, правительство обещало сто тысяч рублей.
Слушая все это, Влада только поражалась Георгию. “Неужели, - думала она, - Георгий так наивен и полагает, что Павел, этот убежденный сторонник революции и особенно террора, предаст организацию? Или здесь не все так просто? Ведь Герасимов и Рачковский далеко не дураки, они-то ведь должны понимать все бесперспективность этой операции с Гапоном. Так что же? В чем их истинный план?”.
Ответов Влада не находила, как не старалась подойти к проблеме с разных сторон. Выходило только одно - охранка нагло старалась завербовать участников Боевой организации и партии эсеров.
Тем времен Рутенберг закончил свой рассказ, и слово взял Азеф.
- По моему мнению, Гапона на основании только сообщения Мартына (Рутенберга) убить невозможно. Гапон слишком популярен в массах. Его смерть будет непонятной. Нам не поверят: скажут, что мы его убили из своих партийных расчетов, а не потому, что он действительно состоял в сношениях с полицией. Эти сношения еще надо доказать. Мартын - революционер, он член партии, он не свидетель в глазах всех тех, кто заинтересуется этим делом. А ведь заинтересуются все. Вот если бы уличить Гапона...
- Как уличить? - спросил Рутенберг.
- Очень просто. Ведь Гапон говорит, что имеет свидания с Герасимовым и Рачковским. Он даже зовет вас на это свидание. Согласитесь фиктивно, примите фиктивно его предложение вступить на службу в полицию и, застав Гапона с Рачковским, убейте их вместе.
- Ну?
- Ну, тогда улика ведь налицо. Честный человек не может иметь свидания с Рачковским. Все убедятся, что Гапон действительно предатель. Кроме того, будет убит и Рачковский. У партии нет врага сильнее Рачковского. Убийство его будет иметь громадное значение.
Влада внимательно слушала Азефа, она в целом понимала, почему он предлагает убить Гапона. Но не до конца понимала смысл убийства Рачковского. Опасность такого предприятия возрастает в несколько раз, а неудача в подобном мероприятии только озлобит охранку. Владе казалось, что Азеф преследует здесь не только интересы партии, но и какие еще. Какие? Неужели свои? Вспомнились слова Татарова...
Тем временем Чернов полностью поддержал предложение Азефа, а вот Борис Савинков высказал примерно те же соображения, какие были и у Влады.
Последнее слово оставалось за Рутенбергом.
Все с напряжением посмотрели на него.
- Я согласен, - сказал Рутенберг совершенно спокойным голосом. Влада даже вздрогнула о такого спокойствия. - Я попытаюсь убить Рачковского и Гапона.
Азеф улыбнулся.
- У меня есть план, как покончить с этими гадинами, - начал Азеф. - Павел, вы скажите Гапону, что согласны поступить на службу в полицию. Вы также скажите Гапону, что готовите покушение на Дурново. Чтобы все выглядело натурально, вы порвете все сношения с партией и членами партии, и будете жить совершенно изолированно. Назначьте свидание Гапону и Рачковскому, потом на извозчике вы доедете до Крестовского сада, поужинайте там до поздней ночи, пока все не разъедутся, потом на том же извозчике, уедите в лес и застрелите того и другого.
Неожиданно в голове у Влады как будто сверкнула молния. Она поняла, зачем Азеф предложил именно такой план убийства Гапона. Главным в этом было, как она и предполагала, не убийство предателя и сотрудника охранки. Главным здесь была выдача, а лучше - смерть самого Рутенберга. Ведь Павел, как и Татаров, высказывал подозрения в отношении Азефа. Татаров мертв, теперь Рутенберг? Влада всегда не была в восторге от методов и убеждений Павла, но просто так подставлять человека?!
Уже после совещания она подошла к Рутенбергу и так, чтобы никто не слышал, сказала ему, что план убийства Рачковского она считаете плохим. Павел покачал головой и сказал:
- Я тоже так считаю. Его убивать я не буду, а с Гапоном разберусь и без советов Азефа.

27 марта 1906 года, вечер
ресторан Коттона

В зале было шумновато. Это немного раздражало Рутенберга. Он и Гапон сидели в отдельном кабинете и неторопливо беседовали. Разговор был отвлеченный, но Павел несколько раз дал понять Гапону, что готов обсудить с ним его предложение о сотрудничестве с полицией. Гапон это понял и осмелел. Он первым предложил сделку, пообещав, что на информации для знакомого ему чиновника можно неплохо заработать. Разговор идет о мелочах, заметил он, а деньги выпадут большие.
- Деньги всегда нужны, - философски заключил Гапон.
- О какой сумме может идти речь? - в свою очередь поинтересовался Рутенберг.
- Думаю, о ста тысячах, - сказал Гапон. - Цена очень высокая.
Рутенберг чуть заметно кивнул головой, чем окончательно воодушевил Гапона.
- Давайте выпьем шампанского, - предложил Гапон, и Павел согласно кивнул.
Гапон позвал официанта и распорядился.
- У меня есть предложение, Георгий, - сказал Рутенберг. - Продолжить обсуждение нашего вопроса у меня на даче в Озерках. Можем поехать прямо сейчас и шампанское прихватим.
Захмелевший Гапон не почуял западни. Он с восторгом принял это предложение, при этом хитро подмигнул Рутебергу и сказал:
- А почему надо пить столь прекрасный напиток, - он кинул на бутылку шампанского, - исключительно в мужской компании?
- Надо и над этим подумать, - неопределенно ответил Павел.
По дороге на дачу Гапон, не переставая, хвалил Рачковского как настоящего мастера сыска, который сумеет все так состряпать, что у ни кого никаких подозрений не возникнет.
- 25 тысяч - хорошие деньги, и потом Рачковский прибавит еще, - воодушевлено продолжал Гапон. - Нужно сперва выдать только четырех человек из Боевой организации.
- А если, например, я выдам тебя? - Рутенберг решил слегка поволновать Гапона. - Если я открою всем глаза на тебя, что спутался с Рачковским и служишь в охранном отделении?
Гапон рассмеялся:
- Пустяки, Павел! Кто тебе поверит? Где твои свидетели, что это так? - Гапон рассмеялся еще сильнее. - А потом... потом... - говорил он сквозь распирающий его смех, - я всегда смогу тебя самого объявить провокатором или сумасшедшим!
Наконец приехали на дачу. Гапон нетвердыми шагами поднялся на крыльцо. Рутенберг пропустил его вперед, а сам пошел следом за ним. В маленькой прихожей он незаметно взял приготовленную заранее веревку. Гапон вошел в залу, поставил на стол бутылку шаманского, сбросил шубу. Рутенберг остановился в дверях.
Гапон обернулся:
- Ну, что ты остановился? - спросил он. - Надо отметить твое новое назначение!
И тут Гапон заметил в руках Рутенберга веревку.
- А это у тебя зачем? - у Гапона слегка заплетался язык, в голове шумело, но он вдруг испугался Павла. «Зачем он притащил меня сюда? - подумал Гапон. - В это глухое место?».
- Ты помнишь приговор по делу Каляева? - неожиданно спросил Рутенберг. - Я тебе напомню. Его повесили. Вот так же ты хотел поступить и с остальными нашими товарищами.
- Павел! - Вскрикнул Гапон. - Павел, ты что?! Павел, ты что?! Я же пошутил!
Неожиданно Гапон понял, зачем Рутенберг притащил его в эту дыру. Даже если он начнет кричать, его никто не услышит и не найдет, ведь он не предупредил никого.
- По решению ЦК нашей партии тебе выносится смертный приговор, - совершенно спокойно и даже как-то буднично сказал Рутенберг и распустил веревку. Ловким движением он накинул ее на шею Гапону. Тот закричал и стал извиваться, как червяк на крючке рыбака. Но Павел был физически сильнее, он все туже сдавливал петлю, и вскоре Гапон захрипел, из носа пошла кровь. Гапон уже перестал сопротивляться и не подавал признаков жизни, а Рутенберг все сжимал веревку вокруг горла Гапона.
Наконец он остановился.
Минут через двадцать он также спокойно, как он все делал до этого, собрал некоторые свои вещи, погасил свет и вышел на улицу, заперев за собой дверь.






протокол осмотра места происшествия,
составленный судебным следователем
А.В.Нивинским 1 мая 1906 года по
факту обнаружения трупа неизвестного мужчины,
опознанного как Георгий Аполлонов Гапон

... труп Гапона находится в сидячем положении с согнутыми ногами, на шее довольно толстая веревка, употребляемая обыкновенно для сушки белья, один конец которой прикреплен к небольшой железной стенной вешалке. На ногах валяется меховое пальто с бобровым воротником, один рукав которого завязан тонкой веревкой. Гапон одет в черный пиджак, темно-коричневый жилет, цветную сорочку и фуфайку, черные брюки и на ногах сапоги, слева от трупа - серая мерлушковая шапка, справа две галоши. При покойном найдены карманные черного металла часы и проездной билет Финляндской железной дороги от 28 марта сего года с правом обратного проезда. Около этажерки близ ног покойного валяются его галстук, стекла разбитого стакана и стоит бутылка из-под шампанского с какой-то жидкостью...


Похороны Гапона состоялись 3 мая 1906 года на городском участке Ушенского кладбища. В них участвовали рабочие - его сторонники. На многочисленных венках было написано посвящение: “Истинному вождю всероссийской революции 9 января Георгию Гапону”. Ему верили даже мертвому.

“Русское слово” от 3 мая 1906 года

“Умер большой комедиант, красивый лжец, обаятельный пустоцвет. Жизнь его обманула, потому что он всегда ее обманывал”.

Влада тоже была на похоронах. Она пришла просто потому, что ей нравился этот человек. Просто нравился...

Влада вскоре уехала из России, сказав Савинкову, что устала от этой грязи, крови, террора. Борис не понял ее и обвинил, чуть ли не в отступничестве от дела революции. С этого момента пути Влады и Савинкова, а вместе с ним и партии эсеров разошлись.
Влада перебралась жить в Париж, где и познакомилась с будущим вождем мирового пролетариата Владимиром Ульяновым, а потом вступила в РСДРП (б).

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
“Кто поклоняется Зверю”

Ни на солнце, ни на смерть
нельзя смотреть в упор

Ларошфуко


май 1910 года
Москва

Ротмистр Иванов, занимавшийся в Московском охранном отделении делами социал-демократов, докладывал о проведенной им операции.
- Таким образом, нами проведены аресты социалистов Шевченко, Милютина; наконец, что приятно, арестован неугомонный Макар, он же член ЦК партии большевиков Виктор Ногин, а также неизвестный нам ранее революционер Роман Малиновский.
- Это что еще за гусь? - спросил полковник Заварзин, начальник Московского охранного отделения.
- До конца его роль в революционной деятельности еще не понятна, господа, - ответил Иванов. - В ноябре 1909 года он уже арестовывался, как делегат Всероссийского антиалкогольного съезда вместе с доктором Предкальном и после трехмесячной отсидки в доме предварительного заключения выпущен без права жительства в столице. Переехав в Москву, работал на заводе Штолле за Бутырской заставой и, по нашим сведениям, якшался с социалистами. Сейчас задержан по подозрению, по сообщению наших филеров, в апреле Макар несколько раз навещал Малиновского.
- Попробуйте с ним поработать, господин Иванов, может что-то толковое и выйдет, - последовал совет Заварзина.

Иванов продержал арестованных неделю, прежде чем вызвать их на допрос. За это время он более подробно выяснил личность Романа Вацлавов Малиновского, родившегося 18 марта 1876 года в Густынском уезде Варшавской губернии, по национальности поляка, по происхождению - из крестьян Плоцкого воеводства, прошедшего военную службу в качестве ефрейтора лейб-гвардии Измайловского полка, неоднократно попадавшего в поле зрения охранного отделения.
Интуиция подсказала Иванову, что Малиновского можно завербовать. Он приказал “подготовить” арестованного к беседе. Последнее означало - унизить человеческое достоинство. То была первая проба, от которой зависел весь замысел и, разумеется, дальнейшая судьба Малиновского.
Малиновского поместили на несколько дней в сырую, холодную камеру, в которой не было ни кровати, ни стула - арестованным приходилось сидеть и спать на каменном полу. Его плохо кормили. Надзиратель, заглядывающий в “глазок”, докладывал начальству, в каком настроении их подопечный.
Однако Малиновский сумел выдержать почти десять дней в такой камере. Тогда Иванов распорядился перевести Малиновского в камеру, где содержались уголовники. Угроза урок “опустить” подействовала. Малиновский запросился на допрос.
- Вы знаете, в чем вас обвиняют? - начал беседу Иванов.
- Нет.
- А я почему-то думал, что знаете, - Иванов говорил медленно, словно подбирал слова. - Вас обвиняют в сношениях с социалистами, а это - вы должны знать - злейшие враги самодержавия и Отечества.
Малиновский молчал, не знаю, что ответить.
- Расскажите, но только честно, про свои встречи с Макаром...
- Я не знаю никакого Макара...
Иванов вздохнул.
- Вы вредите самому себе, - сказал Иванов, выдвигая ящик письменного стола, - я знаю о вас все.
Ловким движением руки он швырнул на стол, покрытый зеленым сукном, пачку фотографий.
- Полюбуйтесь, - ровным тоном предложил он. - Здесь запечатлена ваша встреча с Макаром в Петровском парке. Напрасно отрицаете - я знаю больше, чем вы предполагаете. Например, об организации подпольной типографии... Вы знаете, что за это злодеяние полагается каторга? Если вы не думаете о себе, то пощадите свою жену и детей, да и в камере вас ждут...
При этих словах Малиновский вздрогнул и стал белее снега. Он молчал, уставившись в фотографии, разбросанные по столу.
- У вас есть только один выход из этого положения, - продолжал Иванов. - Я много об этом думал и пришел к выводу, что он устроит и вас, и, тем более, нас. Вы знаете, о чем я говорю?
- Нет, - отрезал Малиновский.
- Я думаю, не стать ли вам нашим платным агентом?
- Никогда! - закричал Малиновский, вскочив со стула. - Никогда! Вы слышите?
- Не спешите, - успокоил Иванов. - Хорошенько подумайте о моем предложении. Я делаю его не каждому встречному, а лишь тому, кто достоин. Вы лучше меня понимаете, что находитесь в ужасном положении. По-моему, революционное движение не для вас. Вы только задумайтесь, что такое эти партии? Это группы руководителей, при помощи которых мы вылавливаем бунтующий элемент. За это мы им можем сказать спасибо. А идеи - чепуха, они для того, чтобы завлечь наивных и простых людей. На этот крючок попадаются многие, вот попались и вы.
Малиновский молча, не прерывая, слушал монолог ротмистра. А тот продолжал:
- Я понимаю, вы не революционер, а искатель приключений. Когда за совершенные злодеяния вы попадете на каторгу, где вам не дадут спуска, а ваши революционеры узнают о том, что у вас уголовное прошлое, пощады не будет и от них. Тогда вы поймете, от какого спасительного круга отказались, но будет уже поздно.
- Вам меня не запугать! - снова закричал Малиновский, но вдруг подумал, о том, что ему сейчас придется вернуться в камеру к уголовникам, и горло перехватила огненная петля страха.
Иванов закурил, выпуская кольца дыма. Он ждал. Он прекрасно видел, какие душевные переживания обуревают сидевшим напротив человеком.
- Не нужно, чтобы вы доносили, на это у меня есть другие люди, - Иванов решил подтолкнуть Малиновского к принятию нужного ему решения. - Вы будете давать мне общую информацию, и только. От сотрудничества со мной вы только выиграете. И ваша семья, - многозначительно добавил Иванов. Да и в камере... сидеть с таким элементом... да-с, это я вам скажу, мало приятного... Да они ведь чего доброго и испортить вас могут, а потом повесят, а скажут - сами не выдержали...
Малиновский покрылся липким потом. Он опустил голову и тихо, чуть ли не шепотом, произнес:
- Я согласен.

На другой день всех арестованных перевели в Мясницкий полицейский дом и, продержав некоторое время, освободили. Социалисты разъехались. Малиновский перешел на работу на городской электрический трамвай. Охранка его не трогала. Казалось, вся история, произошедшая с ним, так и закончилась.
Но вот на горизонте появился Иванов, сообщивший, что новому осведомителю дали кличку “Портной”.
5 июля 1910 года Малиновский сделал свое первое донесение.


Париж

Париж очаровал Владу. Она беспрерывно бродила по улочкам этого города любви. Влада считала, что только так можно называть Париж. Но газеты называли его “городом-светочем”. В этом была правда. Большие Бульвары были ярко освещены.
Эйфелева башня еще порождала споры: еще жили современники и единомышленники Мопассана, считавшие, что она изуродовала город. А вот молодым художникам она нравилась.
Влада бродила по набережным Сены, рылась в ящиках со старыми книгами. Букинисты казались ей еще более древними, чем томики в кожаных или пергаментных переплетах.
По Парижу можно было ходить в любом наряде, делать все, что угодно. Весной устраивался бал учеников Художественной академии: по улицам шествовали голые студенты и натурщицы.
Влада посещала множество кафе. Сюда приходили, чтобы встретить знакомых, поговорить о политике, посудачить, посплетничать.
Влада приходила в кафе и знакомилась со всеми. Так в кафе на авеню д`Орлеан, неподалеку от Бельфорского льва, она познакомилась с Владимиром Ульяновым и Надеждой Крупской, когда те пили пиво. Именно Владимир уговорил ее приходить в это кафе на собрания большевиков.
Но Влада любила также приходить еще и в другое кафе. Это было кафе “Ротонда”. Здесь и началась криминальная трагедия, поразившая всю Европу и Новый Свет.

май 1910 года
Париж, кафе “Ротонда”

Влада выбрала место у окна и пила кофе. Ей нравилось бывать здесь, у нее здесь появилось много знакомых, она запросто болтала с Пикассо, перебрасывалась шутками с Волошиным, долго беседовала на философские темы с Белым.
Влада поприветствовала знакомых, и вдруг кто-то легко коснулся ее руки.
Напротив нее присел высокий, красивый черноволосый мужчина, с бледным, чуть голубоватым, гладко выбритым лицом и мягкими, ласковыми глазами.
Влада знала его, хотя лично их не представляли.
Это был Модильяни, или как его называли все, Моди.




Модильяни Амедео (1884-1920) - итальянский живописец. Декоративная плоскостность, лаконичность композиции, музыкальность изысканного силуэта и цвета создают особый мир интимных хрупких образов. Умер в страшной нищете, похоронен на собранные деньги завсегдатаев кафе “Ротонда”. Через два месяц рисунок Модильяни “Незнакомка в кафе” был продан на Нью-йоркском аукционе за 50 тысяч долларов. Столько денег не было у Модильяни за всю жизнь.


Он действительно был красив; женщины на него заглядывались; красота его казалось итальянской, но Влада знала, что он был сефардом - потомком евреев, которые после изгнания из Испании поселились в Провансе, в Италии, на Балканах.
Влада также знала, что Моди голодал, много пил, глотал зернышки гашиша; но объяснялось это не любовью к распутству или “искусственному раю”. Ему вовсе не хотелось голодать, он ел всегда с аппетитом, он и не искал мученичества. Может быть, больше других, он был создан для счастья. Он был привязан к сладкой итальянской речи, к мягкому пейзажу Тосканы, к искусству ее старых мастеров. Он не хотел начинать с гашиша. Конечно, он мог бы писать портреты, которые нравились бы и критикам, и заказчикам; у него были бы деньги, хорошая мастерская, признание. Но Модильяни не умел ни лгать, ни приспосабливаться; все встречавшиеся с ним знали, что он был очень прямым и гордым.
Модильяни долго извинялся перед Владой, а потом попросил разрешения нарисовать ее портрет. Влада знала, что, таким образом Моди зарабатывает себе на жизнь. Владе было не жалко несколько франков, и она с охотой согласилась.
Пока он рисовал ее, они разговорились. Владу поразила начитанность Модильяни. Он читал ей на память стихи: Данте, Вийона, Леопарди, Бодлер, Рембо.
- Я почти закончил, - сказал, наконец, Моди. Влада улыбнулась, она не очень понимала его творчества. Эти чересчур длинные руки и шеи вызывали у нее легкую улыбку. И в тоже время легкую грусть.
Моди закончил и показал Владе. На портрете она сидела в пол-оборота, длинные руки были сложены на коленях, голова на вытянутой шеи была повернута в сторону и чуть наклонена. Что-то было в этом похожее на воробышка.
Влада засмотрелась, а Модильяни тихо спросил:
- Вам нравиться?
- Очень, - откровенно ответила Влада. Она отдала Моди деньги, а рисунок положила с небольшую папку. В это время в кафе вошла молоденькая девушка. Ее звали Жанна. Она была похожа на школьницу, у нее были светлые глаза, светлые волосы. Говорили, что она учиться живописи, а также играет небольшие роли в театре. Моди был от нее без ума.
Жанна подошла к их столу и присела. Вместе с ней была молодая, лет тридцати женщина. Жанна тут же начала о чем-то ворковать с Моди, даже не удосужившись представить свою спутницу. Влада пришлось самой представиться.
- Кора Криппен, - ослепительно улыбаясь, ответила девушка. - Правда, в Париже меня все больше знают под другим именем - Бель Эрмо.
Это имя было знакомо Владе. Бель Эрмо приехала в Париж из Нью-Йорка и надеялась здесь сделать карьеру. Однако получалось это у нее пока не здорово.
Они поболтали о разных пустяках, и Кора попрощалась.
Влада проводила ее взглядом. Какое-то странное, до того не ведомое чувство овладело ею. Ей очень хотелось коснуться Коры, проводить ее, поговорить с ней.
Она не понимала, что с ней происходит.
Моди заметил отсутствующий взгляд Влады и слегка прищелкнул пальцами.
- Эй, - он слегка наклонился над столом. - Мадуамазель Влада, не стоит так засматриваться на замужних женщин, вас могут неправильно понять.
Влада почувствовала, как краска заливает ее лицо.
- Моди, что ты о ней знаешь? - неожиданно для самой себя спросила Влада.
- Про Кору? - Модильяни развернулся к хозяину кафе и попросил принести вина. - Приехала сюда из Америки в надежде сделать быструю карьеру, а сама поет в варьете. Вместе с Жанной. Ведь так, малышка?
Жанна согласно кивнула головой и налила себе и Моди вина.
Моди приложился к стакану и продолжил.
- Достаточно взбалмошная натура. Я немного знаком с ее мужем, Харви. Бедняга, он оплачивает многочисленные уроки пения Коры, а она частенько срывает на нем злость. Харви ведет все хозяйство, Коре некогда. Она вся в театре.
Оценка не была лестной, но Влада практически не обратила на это внимание. Почему-то ее больше расстроил тот факт, что Кора была замужем.
- Скажи, Жанна, - обратилась она к подружке Модильяни. - Где я могу увидеть ваше представление?
Моди глухо рассмеялся.
- Не верю своим глазам, - проговорил он. - Женщина влюбилась в женщину с первого взгляда.
Но Влада уже не слышала и не видела Моди. Перед ее взором стояла прекрасная Кора. И почему-то в обнаженном виде.

Следующие два месяца прошли у Влады как прекрасный сон. Они часто виделись с Корой. Влада была богата, а Кора достаточно алчна, что, возможно, сыграло свою роль, в том, что уже через неделю они стали любовниками. Влада и Кора вместе посещали рестораны и театры, престижные выставки и кабаре. Правда, со стороны это выглядело так, что две прогрессивно настроенные женщины-подруги проводят досуг.


Все рухнуло 30 августа 1910 года. Кора пропала. Влада получила какое-то странное письмо. В нем Кора писала, что из-за болезни одного из ее близких родственников она вынуждена уехать в Калифорнию. Влада в растерянности прочитала письмо и ничего не поняла. Кора ни разу не говорила, ни о каких родственниках в Калифорнии, ни, тем более, о возможности отъезда в Америку. И еще одно обстоятельство смутило Владу - письмо было написано чужой рукой.
Рано утром 30 августа Влада поспешила домой к Криппенам. Позвонив в дверь, она в нетерпении постукивала ногой о тротуар. Дверь отворилась и Влада увидела секретаршу доктора Криппена - Этель Леневё. Это было очень странно. Этель не жила в этом доме, и делать ей здесь и сейчас, в столь ранний час, было абсолютно нечего.
Влада поздоровалась.
- Доброе утро, - проговорила тоненьким голоском Этель. Владе она напоминала маленькую фарфоровую куклу. Этель знала о приятельских отношениях между Владой и Корой. - Миссис Коры нет дома, она уехала в Штаты.
Но Влада не слышала Этель. Она пристально смотрела на сережки секретарши. Это были серьги Коры!
Изобразив секундное замешательство, Влада быстро ретировалась. Она пыталась проанализировать ситуацию.
Так прошло десять дней. От Коры не было ни слуху, ни духу. Влада все больше нервничала, но не знала, что предпринять. Обращаться в полицию? Но ведь есть письмо Коры, в котором довольно ясно объяснена причина ее отъезда.
Все решило сообщение Харви Криппена. Он сказал Владе, когда она в очередной раз зашла справиться о новостях от Коры, что Кора умерла в Лос-Анджелесе от воспаления легких.
Доктор Криппен совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он не знал, что затеял игру с самой “охотницей на провокаторов”, как называли Владу ее товарищи по партии.
Влада внешне никак не прореагировала на сообщение Харви. Но внутри все оборвалось. Она с удивительной ясностью поняла, что Кора мертва. И убийца, скорее всего, муж.
В этот же день она обратилась в полицию и рассказала там о своих подозрениях.
Шеф-инспектор уголовной полиции Франции “Сюрте” Клод Дью внимательно выслушал Владу.
На утро он отправился к Криппенам.
- Доктор, - сказал инспектор, усаживаясь в кресло. - Расскажите, где ваша жена. И будет лучше, если вы расскажете правду.
Криппен долго молчал, как бы решая для себя, что лучше. Наконец он сказал:
- Да, инспектор. Вы правы. Лучше горькая, но, правда. Моя жена жива и здорова. - Криппен снова замолчал. - Она сбежала от меня с одним богатым человеком. Я не знаю точно его имени. Вы понимаете, для меня все это страшно неприятно.
Услышав это от инспектора, Влада едва не задохнулась от возмущения.
- Ну да, конечно! Убежала! - Влада почти кричала. - Но то, что я вам сейчас скажу, инспектор, думаю, изменит ваше мнение. Во-первых, мы были любовниками с миссис Крой Криппен. И мы любили друг друга!
Инспектор Дью от потрясения, казалось, перестал дышать. Но Владе было уже все равно, как отреагирует инспектор на ее признание.
- Но это, возможно, не самое главное, - Влада перевела дыхание. - Главное, что все ценные вещи она оставила дома. Это тоже можно понять. Но, по моим данным, вещи миссис Коры на месте, а в некоторых теперь щеголяет секретарша доктора Этель. Если она убежала с богачом, он мог купить ей другие драгоценности, но она ведь не могла убежать голая? Как вы думаете, инспектор?
Дью, от этих известей, почти потерявший дар речи, даже не поинтересовался, откуда у Влады такие сведения. А между тем, Влада не просто так заходила почти каждый день к Криппенам. Ее умение вербовать людей, которое уже однажды очень ей помогло, сработало и на этот раз. Душевный разговор со служанкой Коры - Эмили, женское понимание ее сложностей в отношениях с женихом, небольшая денежная помощь - и результат налицо. Эмили рассказала Владе об обстановке в доме Криппенов все, что знала и даже больше. Как говорила Эмили - “чисто женское любопытство”, что означало и подслушивание, и подглядывание.
И именно Эмили позвонила утром 14 сентября Владе и сообщила, что доктор и его секретарша уехали в неизвестном направлении. Придя утром к ним, домой, она обнаружила полное отсутствие вещей и самого хозяина.
Влада немедленно сообщила об этом инспектору Дью. Он тотчас выехал к дому Криппенов, где его уже ожидала Влада.
Они вместе вошли в дом, но даже тщательный осмотр ничего не дал. Никаких следов, никаких вещей.
Влада бродила по дому, и какая-то навязчивая мысль или, вернее сказать, оброненная кем-то фраза не давала Владе покоя.
Инспектор уже осмотрел дом, но не обнаружил ничего подозрительного.
- Так как, мадуамазель Влада, будем заканчивать? - спросил он.
- Да, похоже, - Влада никак не могла отделаться от мысли, что упущена какая-то мелочь. И вдруг она вспомнила. Эмили рассказала, что, однажды, войдя в одну из комнат, она обнаружила, что доктор выливает на пол воду. На вопрос, зачем он это делает, Криппен как-то непределенно заметил, что воздух в этой комнате слишком сухой.
Влада тогда чисто интуитивно уточнила, где была эта комната. Тогда она подумала, что доктор замывал следы крови. Но осмотр не дал никаких результатов. И все же попробовать стоило.
Влада прошла в эту комнату. Инспектор следовал за ней, еще не понимая, что она хочет предпринять.
Влада встала на колени и стала внимательно изучать деревянный настил в комнате. Доски слегка отходили, под ними была каменная кладка.
- Помогите, - попросила Влада инспектора, приподнимая одну из непрочно сидевших досок. Вместе они подняли несколько досок и увидели, что ряд кирпичей явно недавно вскрывали. Инспектор принес лом, и они приподняли эти кирпичи.
Открывшаяся картина поразила их. В углублении они увидели кровавое месиво. Это были части тела, в которых нельзя было различить ни головы, ни рук, ни ног. Остались лишь клочки от одежды.
От смрада, исходившего от останков, у Влады закружилась голова. Она выхватила из-за отворота рукава платок и прижала его к лицу. Инспектор не выдержал такой картины и выбежал из комнаты.
Влада тем временем стала внимательно осматривать останки и обнаружила среди них ткань, похожую на дамскую ночной рубашку. Слегка отогнув ее Влада, нашла метку - “КК”. “Кора Криппен”, - Влада прекрасно знала, как метила свое белье ее пассия.
В этот же день был объявлен розыск Харви Криппена и Этель Леневё. Точное описание было передано не только в газеты, но и по телеграфу на все отплывающие или отплывшие корабли.
Это описание попало и в руки капитана британского пассажирского парохода “Монтроз” Кэндла, который в Антверпене взял на борт мистера Джона Фило Робинсона с сыном Джоном. На второй день плавания капитану Кэндлу бросилось в глаза, что у сына Робинсона женские манеры. Больше того, со временем он сделал вывод, что взаимоотношения между ними больше напоминают отношения влюбленной пары, чем отца с сыном. Свои подозрения он передал телеграфом судовладельцу. Через день шеф-инспектор Дью сел на быстроходный пароход “Лаурентик” и нагнал “Монтроз” в Квебеке, где арестовал Робинсонов, оказавшихся Криппеном и Леневё.
Влада все это время находилась в странном лихорадочном состоянии. Газеты каждый день обсуждали ход следствия, а когда стало известно, что убийцы на борту “Монтроза”, то в Квебеке, помимо Дью, убийц встречали сотни газетчиков, а сам корабль на входе в акваторию порта встречали сотни лодок, с которых люди выкрикивали имена Криппена и Леневё.
Все это одновременно нервировало Владу, и подстегивало ее к отмщению. Но когда она увидела фотографии, на которых Криппена, словно загнанного зверя, выводили с корабля, она почувствовала страшную усталость, накопившуюся за этот месяц. И еще опустошенность. И именно в таком состоянии она пришла в “Ротонду”, где без сил опустилась за столик; привалилась спиной к стене, закрыла глаза и попросила принести бокал вина.

Она чувствовала такую опустошенность, что на следующий день, едва объяснив причину Ульянову, уехала в Москву. Там она полностью отдалась работе по устройству выборов в Государственную Думу.

В январе 1912 года Пражская конференция большевиков, участником которой была и Влада, единодушно рекомендовала Романа Малиновского кандидатом от большевиков в члены IV Государственной Думы. В выборах он должен был участвовать по списку рабочей курии.

В сентябре того же года Роман переехал в Петербург. В свою очередь московская охранка “передала” его столичной. Тогда-то с ним впервые встретился Сергей Павлович Белецкий - начальник Департамента полиции.
Белецкий сразу оговорил условия:
- Встречаться с вами мы будем редко, ни в каких доносах о местной жизни, в доносах на конкретных лиц я не нуждаюсь, это дело охранного отделения. Арестов по нашим разговорам производить не буду. Мне нужно знать лишь общее настроение и положение в партии. Два раза в месяц я получаю сводку докладов от охранного отделения и заграничных агентов. Там всегда путаница и разногласия, так что я нуждаюсь в проверке. Вот этим мы с вами и будем заниматься.
- Ваше предложение меня устраивает... - ответил Малиновский.

Они познакомились в 1913 году. Марине Ивановне Цветаевой было двадцать один. Владу поразило сочетание в ней надменности и растерянности. Осанка была гордая - голова, откинутая назад, с очень высоким лбом, а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие - Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко пострижены в скобку. Она казалась Владе не то барышней недотрогой, не то деревенским пареньком. Марина тогда прочитала Владе свое новое стихотворение:
Мальчиком, бегущим резво,
Я предстала Вам.
Вы посмеивались трезво
Злым моим словам;

“Шалость - жизнь мне, имя - шалость!
Смейся, кто не глуп!”
И не видела усталость
Побледневших губ.

Вас притягивали луны
Двух огромных глаз.
- Слишком розовой и юной
Я была для Вас!

Тающая легче снега,
Я была - как сталь.
Мячик, прыгнувший с разбега
Прямо на рояль,

Скрип песка под зубом или
Стали по стеклу.
- Только Вы не уловили
Грозную стрелу

Легких слов моих и нежность
Гнева напоказ...
Каменную безнадежность
Всех моих проказ!

Тогда Влада еще не знала, кому эти строки были посвящены. Только позже она познакомилась с близкой подругой Марины - Софьей Парнок. Софья была на семь лет старше. Тогда Влада не сразу поняла отношений между ними.
Софья Парнок уже тогда была известна под именем Русской Сафо. Родилась она в Таганроге, в семье аптекаря. Ранняя смерть матери, и второй брак отца сделали ее отношение к семейной жизни нетерпимым.
Стихи Софья начала писать с раннего возраста. Многочисленные странности юной Софьи (экстравагантность в одежде, излишняя эмоциональность...) отчуждали ее от “общества”, обрекали на одиночество.
Первый лесбийский роман Парнок с Надеждой Поляковой начался очень рано, в 16-летнем возрасте, и длился около трех лет. После его печального финала Парнок ненадолго уехала в Женеву, где вышла замуж за Волькенштейна, но это никак не изменило ее лесбийской сущности.
Осенью 1914 года Марина жила в квартире номер три дома шесть по Борисоглебскому переулку, между Поварской и Собачьей площадкой. Строгий фасад этого небольшого двухэтажного дома не соответствовал его сложной и причудливой внутренней планировке. Большая квартира под номером три, которую снимала семья Цветаевой, находилась на втором этаже и имела, в свою очередь, три, а точнее, два с половиной этажа: обычный и мансардно-чердачный, где многие помещения находились на разной высоте. Передняя; коридор; большая гостиная со световым колодцем в потолке; комната без окон, темная; большая, в сорок метров, детская; небольшая комната Марины с окном во двор; комната для гостей с одним окном - таков низ. Верх: закоулки, повороты, лестницы, ванная, кухня, комната для прислуги; просто чердак и еще две комнаты: мансардная, небольшая, и другая, значительно большая - Сергея.
У нее всегда было дома запустение. Марина патологически ненавидела домашнее хозяйство. Все было накидано, покрыто пылью, табачным пеплом. К Владе подошла маленькая, очень худенькая, бледная девочка и, прижавшись доверчиво, зашептала: “ Какие бледные платья! Какая странная тишь! И лилий полны объятия, и ты без мысли глядишь...”. Влада похолодела от ужаса: дочке Цветаевой - Але - было, тогда пять лет, и она декламировала стихи Блока. Все было неестественным, вымышленным: и квартира, и Аля, и разговоры самой Марины - она оказалась увлеченной политикой, говорила, что агитирует за кадетов.
Влада достаточно быстро поняла, что политика - ширма, за которой Марина пытается скрыть раздирающие ее мучения в личной жизни. Она металась между мужем Сергеем Эфроном и вторым “мужем” Софьей, которая любила называться Андреем Поляниным.
Софья Яковлевна Парнок. Умна, иронична, капризна. Внешность оригинальна и выразительна. Большие серые глаза, бледное лицо, высокий выпуклый лоб, светлые, с рыжим отливом, волосы, грустный взгляд, свидетельствующий о затаенной печали, а может быть, надрыве. На облике Парнок сказался, вероятно, особый склад ее натуры и судьбы, что придавало ее манерам драматический, терпкий привкус. Позади - моментально распавшийся брак, ибо от природы Парнок была наделена сапфическими наклонностями. Не собранные в книгу стихи - строгие, созерцательные: о природе, об одиночестве, о душе.
Парнок очаровала Марину с первого взгляда. Влада лишь позже поняла, что Марину влекло преимущество возраста; лишившись матери, Марина тянулась к женщинам старше себя. Лидия Александровна Тамбурер, Аделаида Казимировна Герцык - это были любимые собеседницы, внимательные, снисходительные, понимающие друзья. Здесь же разница в возрасте была незначительна, но Владу не покидало ощущение странности, двусмысленности отношений, которое по началу пугало, а затем необыкновенно влекло. Образ старшей подруги Мариной мифологизировался
Влада не хотела быть ее мужем. Они просто любили друг друга, и тогда Марина написала для Влады -

Вот и мир, где сияют витрины.
Вот Тверская - мы вечно тоскуем о ней.
Кто для Влады нужнее Марины?
Милой Владочки кто мне нужнее?

Мы идем, оживленные рядом,
Все впивая - закат, фонари, голоса,
И под чьим-нибудь пристальным взглядом
Иногда опуская глаза.

Только нам огоньками сверкая,
Только наш, он, московский вечерний апрель,
Взрослым - улица, нам же Тверская -
Полувзрослых сердец колыбель.


Однажды Марина и Софья уехали в Ростов. “Марина уехала дней на десять”, - напишет Сергей сестре Вере.

Цветаева Марина Ивановна (1892-1941) - русская поэтесса. Романтический максимализм в книгах “Версты” (1921), “Ремесло” (1923). В творчестве периода эмиграции - тоска по Родине, несовместимость поэта с окружающим миром (сатирическая поэма “Крысолов”), ненависть к фашизму. Лирическая проза, эссе о А.С.Пушкине, А.Белом, Б.Л.Пастернаке. Покончила жизнь самоубийством.










7 мая 1914 года, 10 часов утра, Петербург
здание Государственной Думы

В перерыве между заседаниями к Председателю Думы Родзянко подошел товарищ министра внутренних дел Джунковский.
- На пару слов, если позволите, Михаил Владимирович, - обратился он к Родзянко. На взгляд Родзянко, генерал был сильно взволнован.
Родзянко хорошо знал Джунковского, волновался тот лишь в крайних случаях.
- Я слушаю вас, Владимир Федорович, - сказал Родзянко, проводя Джунковского в свой кабинет.
- Михаил Владимирович, - начал Джунковский, все более волнуясь. - Среди членов Думы - провокатор.
От услышанного Родзянко чуть было не потерял дар речи.
- Что?!! - воскликнул он. - В нашей Думе - провокатор... Но кто?
- Малиновский, - коротко ответил Джунковский.
Родзянко снова замолчал и лишь покачал головой.
- Скандал...
- Об этой личности нам с вами следует позабыть, - сказал Джунковский, - пусть эту грязь соскребут его друзья. Мы не можем запретить общаться с ним, но наш долг избавить от этого мерзкого человека Думу.
- Останется ли он на службе? - вдруг спросил Родзянко.
- Ни в коем случае, - категорически ответил генерал. - С его карьерой будет покончено раз и навсегда. Агент не имел права участвовать в выборах. Я сделал чинам в министерстве внушение за это нарушение закона.
- И еще, - чуть помедлив, продолжал Джунковский, - я прошу вас никому об этом не говорить.
- Что вы, что вы, - быстро заговорил Родзянко, - честное слово. Никому. И спасибо вам, Владимир Федорович, за доверие.

Родзянко Михаил Владимирович (1859-1924) - один из лидеров помещечье-буржуазной партии октябристов, монархист. Крупный помещик (Екатеринославская губерния). В 1911 -1917 гг. председатель Думы. Был тесно связан с придворными кругами, поддерживал курс Столыпина. Позже искал союза с кадетами, был против убийства Распутина. В феврале 1917 года упрашивал царя провозгласить Конституцию, чтобы остановить революцию, входил в состав контрреволюционного Временного правительства Государственной Думы и частного совещания членов Думы. После октября находился при Деникинской армии, в 1920 году эмигрировал в Югославию, где и умер.




7 мая 1914 года, 4 часа дня, Петербург
конспиративная квартира на Офицерской улице

Роман пришел, как всегда, вовремя. Он позвонил дважды коротко и один раз длинно. Дверь открыл ротмистр Иванов. Его Роман не ожидал увидеть.
- Проходите, Роман Вацлавович. К вам у нас очень важный разговор.
Малиновский прошел в комнату. За столом сидел неизвестный ему человек. Роману показалось, что он с нетерпением ждал этой встречи. Однако Иванов знакомить их не стал.
Иванов присел, предложил садиться и Малиновскому.
- Вам не следует огорчаться, Роман Вацлавович, тому, что я сейчас скажу, - начал разговор Иванов. - Со временем мы все выйдем на пенсию, отслужив свой срок... Вы его отслужили.
Малиновский внешне не подал виду, а решил выяснить, откуда подул ветер.
- Вас это не должно волновать, - вступил в разговор незнакомец. - О том, что вы являетесь нашим сотрудником, знают лишь несколько человек, но самое неприятное и для вас, и для меня состоит в том, что это знают Родзянко и Джунковский. Вы должны срочно покинуть Думу, чтобы избежать дальнейших осложнений. Сошлитесь на болезнь, переутомление, семейные дела, наконец. Этого, думаю, будет достаточно. Ни в коем случае не сообщайте никому никаких подробностей, все обрисовывайте в общих фразах, чтобы не навредить себе...
- Но может так случиться, что мое имя появится на страницах газет...
- Может, - ответил незнакомец, - и вполне возможно, что скоро. По этому поводу я не могу дать никакой гарантии - ваше имя могут не только упоминать, но будут, возможно, и склонять. Поэтому вам надо опередить события - срочно уехать. В дальнейшем вы всегда должны отказываться от связей с нами, требовать доказательств и фактов. Ведите себя, как Азеф - он, славу Богу, жив и здоров по сей день, хотя врагов имеет среди революционеров множество. Пока против вас не будет доказательств - вы можете жить спокойно. От нас же они не получат ничего - так что не волнуйтесь. Это еще не проигрыш...
Малиновский побледнел:
- Мне придется давать объяснения товарищам по партии...
- Дайте, - сказал мужчина, - и непременно полные. Поэтому я и предлагаю вам уехать. Езжайте к Ульянову и его друзьям и признайтесь: не выдержал, мол, напряжения, устал; казните, что ушел из Думы, не посоветовавшись. Готов пойти на самоубийство из-за того, что все так осточертело. Они, разумеется, займутся следствием - господа революционеры это страшно обожают, вы знаете лучше меня. Но вам-то чего бояться? У них в руках нет и никогда не будет против вас ничего, кроме подозрений, а последние, как известно, не факты. Только не вдавайтесь ни в какие подробности, а то запутаетесь.
Малиновский сник, не зная, что и говорить. Всю свою двойную жизнь, которую он вел, был готов к разоблачению. Но, когда пришла опасность, растерялся.
- Как мне жить дальше? - спросил он.
- Жить, - спокойно ответил Иванов, молчавший все это время.
- Вы будете обеспечены, - добавил второй. - Мы выплатим хорошее содержание, вам его хватит на долгое время. Потом, когда все утрясется, а со временем все утрясется - мы с вами встретимся. Пока же нас не ищите.
Малиновский не знал, что с ним беседует начальник Петербургского охранного отделения, полковник отдельного корпуса жандармов П.К.Попов. Но Попов, беседуя с агентом, понимал, что тот разбит и подавлен, и потому нуждается в поддержке. Подавленный человек, не находящий в себе силы для сопротивления, уже погиб.
- Мы вам всегда поможем, - пообещал он в конце разговора.
- Признателен вам за поддержку, - ответил, попытавшись улыбнуться, Малиновский.
- Полноте, Роман Вацлавович, это наш долг. Мы вам выдадим шесть тысяч рублей. Как расчет.
Он посмотрел на Иванова. Тот открыл стоящий на стуле портфель, вынул из него пачку купюр и ведомость, в которой Малиновский должен был расписаться.
- Не разбрасывайтесь деньгами, - предупредил Иванов, - это всегда бросается в глаза и привлекает внимание окружающих, которые интересуются: откуда у него такие суммы. Люди, Роман Вацлавович, по своей природе завистливы.
Малиновский кивнул, расписался.
Полицейские пожали ему руку, дав понять, что разговор окончен.
- Вы идите, - сказал Иванов, - мы выйдем позже.
Когда дверь закрылась, Попов закурил, не скрывая дурного расположения духа - он терял ценного сотрудника, которому не было замены.
- Да-с, подпортил нам игру господин Джунковский! - произнес он.
- Еще как подпортил, - согласился Иванов. - Да и не только нам, всему самодержавию подпортил, лишив нас такого агента!

Малиновский покинул Петербург на следующий день, попрощавшись с женой и детьми.


Польша, Поронино

Влада срочно приехала в Поронино, после получения телеграммы Ленина. Теперь уже Ленина. Влада еще не могла привыкнуть к его новому псевдониму и часто называла его Ульянов.
Ленин встречал Владу на вокзале вместе с Крупской.

Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (1870-1924) - организатор РСДРП (большевиков), создатель Советского государства. Родился в семье инспектора народных училищ. За участие в студенческих беспорядках в декабре 1887 года арестован, исключен из Казанского университета и выслан. В 1981 году сдал экстерном экзамены за юридический факультет при Петербургском университете и стал работать помощником присяжного поверенного в Самаре. Ни одного дела не выиграл. В августе 1893 года переехал в Петербург, осенью 1895 года создал Петербургский “Союз борьбы за освобождение рабочего класса”. В 1897 году выслан в село Шушенское Енисейской губернии. В 1900 году выехал за границу. 1 1900-1905 гг. - в эмиграции. В 1903 году на II съезде РСДРП создает партию волюнтаристского типа. После неожиданного революционного взрыва масс в 1905 году приезжает в Петербург, пытаясь руководить революционной борьбой, но после поражения революции - снова в эмиграции. Во время 1-й Мировой Войны выдвинул лозунг о превращении войны империалистической в войну гражданскую, но снова Февральская революция - полная неожиданность для Ленина и ленинцев. С помощью и при содействии германских кругов возвращается в Россию, чтобы начать борьбу за власть. Пользуясь нерешительностью и либерализмом Временного правительства, в октябре 1917 года большевики с помощью вооруженных матросов и рабочих арестовывают Временное правительство, а затем разгоняют Учредительное собрание, избранное всенародным голосованием. Подавляя сопротивление тех же матросов (Кронштадский мятеж), рабочих и крестьян, устанавливает в стране режим террора. В 1922 году Ленин тяжело заболел и фактически не принимал участие в руководстве страной и партией.

Коротко поздоровавшись, Ленин сказал Владе:
- Извини, что пришлось тебя так срочно вызывать, но сложилось архисложная ситуация, которой я никак не могу понять.
“Старик всегда так сложно выражается”, - подумала Влада.
- Ты знаешь, как тебя зовут в партии? - неожиданно спросил он.
- Нет, - ответила растерянно Влада.
- Крысолов, - сказал Ленин и засмеялся. - Что-то в этом есть...
Влада ничего не ответила, слегка улыбнувшись, но постаралась оценить шутку.
- Кто же так говорит, если не секрет? - спросила она.
- Зиновьев, - ответила ей Крупская.
- Ну ладно, шутки в сторону, - продолжил Ленин. - Мы вызвали тебя в связи с тем, что Роман Малиновский неожиданно покинул Думу. Прислал телеграмму с каким-то дурацким объяснением, ничего не возможно понять. Я прошу, разберись, что там такое. Он скоро приедет из Финляндии, мы его ждем. Я подозреваю, что охранка решила устроить против нашей фракции провокацию.
На следующий день приехал Малиновский. Влада встретила его на вокзале. Роман был сильно возбужден, прямо на перроне попытался выхватить револьвер и начал кричать, что сейчас застрелится. Влада учуяла острый запах водки. Она с трудом заставила успокоиться Романа и убрать револьвер.
Влада привезла Малиновского к Ильичу. Разговор не клеился. Роман то всхлипывал, то успокаивался. Все время твердил, что знает, какой великий вред нанес рабочему делу, и наставал, что прежде, чем застрелиться, товарищи должны его выслушать.
- Хорошо, - успокаивал его Ленин. - Мы вас выслушаем, для объективности создадим комиссию из наших товарищей.

Комиссия не успела закончить работу полностью, но все же приняла решение об исключении Малиновского из партии. Однако сам он об этом узнал не сразу. Он сбежал из Польши и где скрывался, никто не знает.
Началась война. Влада, метавшаяся между Петербургом и Поронино, не успела собрать достаточно доказательств вины Малиновского, но и собранного хватало для того, чтобы быть уверенной - Малиновский предатель.
Финала этой истории пришлось ждать почти четыре года.

сентябрь 1918 года
Петроград, Смольный

Дверь стремительно открылась, и к охраннику подбежал растрепанный человек. Пальто было распахнуто, котелок свалился на бок. Его провели к секретарю Петросовета Сергею Гессену.
Вошедший человек бросился перед Гессеном на колени и закричал:
- Я - Малиновский! Приехал, чтобы отдаться в руки советского правосудия! Арестуйте меня!
Гессен ничего не понял, но на всякий случай вызвал ЧК.
Вскоре приехал наряд, во главе которого был молодой светловолосый человек.
- Леонид Пантелеев, - представился он Гессену и показал мандат.
Гессен коротко пересказал ему разыгравшуюся у него в кабинете сцену.
- Понятно, - коротко бросил Пантелеев. - Забирайте его, - сказал он стоявшим рядом сотрудникам. - На месте разберемся.

Москва, октябрь 1918 года
Лубянка, здание ВЧК

Следствие поручили вести Владе.
- Пойми, Влада, - сказал ей Малиновский, - что социал-демократом и большевиком я был потому, что попал на этот поезд; попади я на другой, возможно, с такой же быстротой мчался бы в другую сторону...
А перед глазами Влады стояло невинное лицо Коры Криппен. “Да, Кора тоже могла сесть в другой поезд, - думала Влада. - И тогда бы не приняла смерть страшную и мученическую”.
- История не знает сослагательных наклонений, Роман. Помнишь, как сказано: “Ангелов, не сохранивших своего достоинства, но оставивших свое жилище, соблюдает в вечных узах, под мраком, на суд великого дня”.
- Да, Влада, помню, - Роман помолчал. - Но там же сказано, “И к одним будьте милостивы, с рассмотрением”.

Вечером, уже после допроса, заехал Ленин. Влада коротко доложила ему о проведенном следствии. Ленин посмотрел несколько протоколов, прикрыл глаза и, раскачиваясь из стороны в сторону, зашептал:
- Не может быть, не может быть, я ему так верил... Кому же верить, кому?!!


Приговор Ревтрибунала.
“Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. Революционный Трибунал при ВЦИК Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, заслушав и рассмотрев в заседании своем 5-го ноября сего года дело Романа Вацеславовича Малиновского, уроженца Плоцкой губернии, Липновского уезда, гмины Чарны, деревни Глодово, 40 лет, по обвинению его в провокаторстве, признал:
Предъявленные к нему, Малиновскому, в заключение Обвинительной Коллегии Революционного Трибунала при ВЦИК обвинения доказанным, постановил его, Малиновского, расстрелять.
Приговор привести в исполнение в 24 часа.
Председатель трибунала О.Карклин, члены: А.Галкин, М.Томский, И.Жуков, В.Черный, П.Бруно, К.Петерсон”.